Труд испытателей никогда не бывает лёгким и безопасным

Подготовка к ядерным испытаниям в 1969 году проходила весьма напряжённо. Это было связано с тем, что возможности экспедиции горняков по проходке сразу двух штолен А–7 и А–9, в концевых помещениях которых должны быть взорваны ядерные заряды, являлись ограниченными.

Приближалась зима. Погода на Новой Земле в последние три месяца года необычайно капризная, а продолжительность светового дня, так необходимого для работы вертолётов в сложных горных условиях Заполярья, становится очень короткой. В декабре на Новую Землю приходит полярная ночь. Поэтому Государственная комиссия, которую возглавлял опытный и авторитетный специалист, начальник 5 Главного управления Минсредмаша Георгий Александрович Цырков, мобилизовала все наличные силы горняков, военных строителей, моряков-испытателей на максимальное ускорение завершения строительства и обустройства штолен.

Штольни А–7 и А–9 были пройдены в горе Шелудивая, её северный склон обращён к проливу Маточкин Шар; на берегу которого приютился посёлок Северный (Зона Д–9), западный — к реке Шумилиха, впадающей в пролив несколькими, в это время года неглубокими, рукавами. Геологическая структура горы Шелудивая похожа на слоёный пирог из разного вида сланцев, кварцитов, доломитов, известняков. Поэтому место размещения испытуемого заряда — так называемого концевого бокса, могло оказаться сооружённым в одной из этих пород. В 1969 году концевой бокс штольни А–7 был расположен в кварцитах, а концевой бокс штольни А–9 впервые в практике ядерных испытаний оказался в известняках.

У подножья восточного склона горы Шелудивая, между врезками штолен А–7 и А–9, были сооружены обвалованные грунтом металлические сооружения, в которых на амортизаторах крепились регистраторы измерений. Сигналы, фиксируемые сотнями датчиков, установленных в непосредственной близости от ядерных зарядов по всей длине штолен и на дневной поверхности, по кабелям транслировались в металлические сооружения, где развёртки, получаемые на осциллографах, фотографировались. В то время ещё не было фотоплёнок с сухим проявлением, и поэтому, если в металлические сооружения поступали радиоактивные вещества, фотоплёнки могли быть облучены („засвечены“), а драгоценная информация утеряна. Поэтому важнейшей задачей испытателей являлось быстрое (в течение 30–50 минут) извлечение материалов регистрации из металлических сооружений и доставка их в фотолабораторию для проявления. Для этого из наиболее психически уравновешенных испытателей формировалась группа „первого броска“, на которую и возлагалось решение данной задачи.

Погода 14 октября 1969 года была на редкость хорошей. Бушевавший предыдущие два дня циклон переместился в южную часть акватории Карского моря, обеспечив необходимое генеральное направление перемещения воздушных масс. В поселке Северный был штиль, а по долине реки наблюдалась еле заметная местная тяга в сторону пролива. В соответствии с планом проведения испытаний за несколько часов до взрыва теплоход „Татария“, использовавшийся в качестве гостиницы, покинули члены Государственной комиссии, переехав на командный пункт руководства (КПР), который при проведении испытаний в горе Шелудивая размещался на Высоте 132, в 6 км от места взрыва. „Татария“, приняв на борт испытателей, не занятых в непосредственном осуществлении взрыва, отошла от причала посёлка Северный и встала в дрейф на траверзе разрушенного посёлка Лагерный, в 15–20 километрах от места взрыва.

Высота 132 образует левый, противоположный горе Шелудивая, берег поймы реки Шумилиха. Она северным склоном плавно снижается к проливу Маточкин Шар. От КПР до уреза пролива не более 500 метров. Берег в этом месте пологий, а глубины пролива позволяют швартовку малых десантных судов, одно из которых предназначалось для эвакуации в случае необходимости испытателей. Помимо командного пункта руководства на Высоте 132 размещались командные пункты связи, авиации, тыла и других служб, были оборудованы четыре площадки для вертолётов Ми-8, а также пункты санитарной обработки (палатка с горячим душем) и дезактивации техники. Для группы „первого броска“ невдалеке от КПР размещалась колонна из пяти гусеничных машин высокой проходимости (ГТТ), способных в течение 10–15 минут доставить испытателей к приборным сооружениям, преодолев камнепады и завалы горной породы в случае их образования в результате взрыва.

В момент взрыва моторы ГТТ работали, а расчёты испытателей находились рядом с машинами. Посадка испытателей в ГТТ была проведена по команде командира группы „первого броска“ Николая Волошина. Движение колонны к штольням было начато по приказу Г.А. Цыркова через 3 минуты после взрыва. Во главе колонны, на расстоянии около 100 метров от головной машины испытателей, следовала машина радиационной разведки.

В 1969 году командовать радиационной разведкой и обеспечивать радиационную безопасность во время работы испытателей в металлических сооружениях было поручено мне. Во время движения колонны наряду с непрерывными измерениями уровней радиации мы внимательно наблюдали за барражированием над горой вертолёта-дозиметриста, который периодически подавал условные сигналы, свидетельствовавшие об отсутствии радиационной опасности. Через 41 минуту после взрыва все расчёты „первого броска“, за исключением радиационной разведки, сняв материалы регистрации, покинули приустьевую площадку и, не подвергнувшись облучению, прибыли на Высоту 132.

В это время дозиметристы во главе с прекрасным специалистом капитаном Вячеславом Прониным проводили перезарядку регистрирующей аппаратуры, прямые измерения радиационной обстановки и параметров газовой среды в различных участках штолен. Если в штольне А–7 регистрирующая аппаратура показывала отсутствие радиоактивности, то в приустьевом участке штольни А–9 мощность дозы составляла десятки тысяч рентген в час и наблюдался рост давления и температуры. Вертолёт-дозиметрист подал сигнал об обнаружении радиоактивности и, резко набрав высоту, скрылся за горой. На приустьевой площадке и в районе металлических сооружений начался рост уровней радиации. Мы срочно покинули приустьевую площадку при уровнях радиации на дневной поверхности около 5 рентген в час.

Прибыв на КПР, я доложил Г.А. Цыркову, что все испытатели покинули район штолен, а также о результатах радиационной разведки. В этот момент стоявший рядом с Цырковым член Госкомиссии, ныне всемирно известный геофизик, академик РАН Ю.А. Израэль произнес: „Авария! Выброс из штольни А–9!“ Посмотрев в сторону штолен, я увидел, как над склоном горы поднималось газо-аэрозольное облако мышиного цвета. Достигнув высоты 100–150 метров, оно начало медленно перемещаться по долине реки в сторону КПР и в район нахождения малого десантного судна, ожидавшего испытателей для их эвакуации на теплоход „Татария“. Г.А. Цырков объявил срочную эвакуацию. К сожалению, за несколько минут до этого, строго по плану испытаний, с высоты взлетели вертолёты с небольшой группой испытателей, сопровождавших материалы регистрации. Единственным средством эвакуации оставался стоявший у берега малый десантный корабль (МДК), в сторону которого перемещалась серое радиоактивное облако.

Получив команду о срочной эвакуации, электрики заглушили двигатели передвижных электростанций. В результате была выключена громкоговорящая трансляция, что привело к потере военными управляемости, и началось беспорядочное движение людей с высоты к МДК. Хотя картина с бегущими людьми и движущимися машинами напоминала панику, тем не менее, через 15 минут на борту МДК оказались практически все испытатели. К этому времени радиоактивное облако приблизилось к месту швартовки малого десантного корабля. Запахло сероводородом. Уровни радиации начали быстро возрастать, о чём я доложил Г.А. Цыркову. Георгий Александрович приказал мне сойти с корабля и передать контр-адмиралу В.К. Стешенко, находившемуся на берегу, его указание о необходимости немедленного отхода корабля от берега.

Когда я передал указание В.К. Стешенко, адмирал показал в сторону высоты, где бегало около десятка полураздетых людей, отрезанных от берега слоем серого радиоактивного тумана. Стало понятно, что адмирал не мог принять решение об отходе корабля, оставив этих людей в опасной зоне. Я предложил ему снять этих людей, прорвавшись на высоту на ГТТ, и уйти с ними в безопасный район тундры. Адмирал дал „добро“. Взбежал на корабль и, доложив Цыркову о решении адмирала, я дал своим дозиметристам команду покинуть корабль. В считанные секунды все они были уже в ГТТ. Последний взгляд на корабль запечатлел пробирающегося к мостику адмирала и стоящего на нём, рядом с командиром МДК, капитана 1 ранга Б. Замышляева, действовавшего, как подобает флотскому офицеру, смело и решительно. Ныне Б.В. Замышляев — генерал-лейтенант в отставке, член-корреспондент Российской академии наук.

В тот момент уровень радиации составлял около 50 рентген в час. Нам необходимо было пересечь полосу радиоактивного смога и, выскочив на высоту, снять людей. Теперь всё зависело от водителя ГТТ Миколы Кобелева и его машины. И Коля не подвёл. Полосу смога мы пересекли примерно за 10 минут. Дозиметристы матросы Володя Смирнов и Миша Гельдт постоянно докладывали уровни радиации: „100…, 150…, 250 рентген в час…“ Далее рентгенометры зашкалило, и я приказал их выключить, чтобы не смущали … Вскоре мы выскочили из полосы смога и к неописуемой радости забытых и перепуганных испытателей поднялись на высоту. Обстановка там была относительно нормальная, слегка попахивало сероводородом, а уровни радиации составляли несколько миллирентген в час.

Первое, что необходимо было предпринять, — это успокоить своих новых подопечных. Как оказалось, в момент объявления эвакуации они мылись в палатке санитарной обработки и никаких сигналов и команд не слышали. Оставаться на Высоте 132 на ночь было опасно. Поэтому, забрав на КПР запасённые для руководителей деликатесы и термосы с кофе и чаем, а из моего сейфа канистру со спиртом, мы были готовы к длительному автономному пребыванию в тундре. На Высоте 132 мы пробыли около получаса. Всё это время я с тревогой наблюдал за событиями, происходящими на Маточкином Шаре.

Отойдя от берега, МДК не смог оторваться от радиоактивного облака. В течение как минимум 40 минут корабль находился в нём. Лишь на траверзе реки Черакина он вышел из облака, а затем пришвартовался к борту теплохода „Татария“. К сожалению, по рассказам участников, некоторые руководители, поднявшись на борт теплохода, начали стягивать с себя меховые полушубки, унты, шапки и другие вещи и бросать их в воду. Их примеру последовали другие. Дело запахло паникой, что не могло в последующем не сказаться на психическом состоянии и здоровье некоторых участников событий…

У нас на Высоте 132 причин для паники не было. Неугомонный водитель Микола Кобелев сумел запустить ещё один оставленный на высоте ГТТ, мы на двух машинах покинули Высоту 132 и начали движение по берегу пролива в сторону мыса Столбового, находящегося на побережье Баренцева моря. С момента аварии над кораблями и по пути движения нашего ГТТ в воздухе, на высоте 150–300 метров, вселяя в нас уверенность, барражировал самолёт-лаборатория Ил-14. Его работой руководил любимец новоземельцев, весельчак и балагур, прекрасный учёный профессор Александр Прессман. Пролетая над нами, Ил-14 покачал нам крыльями, а мы выпустили зелёную ракету, дав знать, что у нас всё в порядке.

Примерно через 3 часа мы добрались до живописного места, где когда-то зимовал известный художник А. Борисов. Невдалеке от развалин его избы нас поджидал вертолёт Ми-8. Командир вертолёта сообщил, что в Белушьей Губе очень обеспокоены аварией и даже готовят госпиталь для приёма большого числа облучённых. Отправив снятых с Высоты 132 испытателей на вертолёте в Белушью и оставив ставший ненужным ГТТ у развалин дома Борисова, мы вскарабкались на мыс Столбовой. Там размещалась артиллерийская батарея, прикрывшая вход в пролив Маточкин Шар. Командир батареи передал мне полученную с находящейся на прямой видимости „Татарии“ светограмму адмирала Стешенко: „Каурову. Остались ли люди на Высоте?“ Я доложил, что все люди с Высоты 132 сняты и отправлены вертолётом в Белушью. В ответ получит короткое: „Благодарю за службу!“ После этого „Татария“ снялась с дрейфа и взяла курс на Белушью. А гостеприимные артиллеристы уже топили нам баню, после которой накрыли стол и по традиции первый тост провозгласили: „За новый вклад наших учёных, инженеров, рабочих и военных в обороноспособность СССР!“. Мы с удовольствием прослушали передачи „Голоса Америки“ и Би-Би-Си, которые сообщили об очередном ядерном взрыве на Новой Земле, и испытали чувство причастности к очень необходимому для страны делу.

Рано утром, попрощавшись с артиллеристами, мы отправились в обратный путь. Встретив по дороге двух белых медведей и удачно форсировав реку Черакина, мы поднялись на Высоту 132. Перед нами лежал посёлок Северный, а по глади замёрзшего пролива, словно мальчишки по накатанному льду, катались три белых медведя. Сразу понять медвежьи забавы было трудно. Лишь потом стало ясно, что медведи охотились за нерпой. Видя нерпу сквозь прозрачный лед, они мчались за ней по скользкому льду. Когда же нерпа меняла направление движения, медведи из всех сил тормозили, продолжая при этом скользить по инерции. Беда наступала, если за этот короткий промежуток времени нерпа не успевала оказаться у одной из лунок и сделать выдох и вдох. Удар медвежьей лапы выбрасывал её на лёд, и начинался пир. Медвежью рыбалку прекратил лишь звук и вид нашего ГТТ, на котором мы с Прониным выехали для оценки обстановки в районе штолен.

Она, к нашему удивлению, оказалась нормальной. Стрекотала оставленная работать на время и после взрыва передвижная электростанция, которую тут же Кобелев дозаправил горючим. Наши приборы продолжали регистрировать уровни радиации и параметры газовой среды внутри штолен, на горе и в поселке. Мы поднялись на гору, осмотрели место прорыва радиоактивности. Им оказалась трещина шириной около двух метров и протяжённостью до 10 метров. По-видимому, это был геологический разлом, залеченный глинкой трения, которая давлением газов была выброшена в атмосферу. Из трещины продолжал выходить тёплый газ. Уровень радиации был около одного рентгена в час. В целом обстановка в районе испытаний была нормальной, но доложить об этом в Белушью мы не могли в течение последующих 5 суток.

Да, видимо, для руководства в этом и нужды не было. Ежедневно над нами пролетал самолёт Прессмана, который, несомненно, регистрировал и докладывал обстановку. А в это время прибывшие в Белушью Губу на „Татарии“ испытатели были госпитализированы. Уже через сутки некоторые из них были доставлены в Москву, в знаменитую 6-ю клинику Института биофизики, где их лечением занимались выдающиеся специалисты академик Л.А. Ильин и профессор А.К. Гуськова.

Естественно, тогда всего этого мы не знали, а посему никто из моей группы не болел и болеть не собирался. Мы продолжали вести измерения и, воспользовавшись отсутствием контроля, три раза выезжали на подлёдную рыбалку, что оказалось более целебным делом, чем госпитализация и ненужные переживания. Позже я узнал, что в Белушьей про нас ходили всевозможные слухи, жён пугали неизбежными нашими болезнями, говорили, что мы уже облысели, а адмирал Стешенко и Цырков якобы нас просто забыли, и даже умышлено бросили в радиацию и т. п. Всё это было грубой ложью.

После пяти суток нашей „вольницы“ из Белушьей прибыл корабль ледокольного типа „Байкал“ с группой демонтажа аппаратуры и оборудования. Вскоре я заметил, что мои матросы были явно чем-то озабочены. Оказывается, демонтажники им рассказали, что их сослуживцы, попавшие под радиоактивное облако, после выписки из госпиталя получат по 30 суток отпуска с выездом на родину. О моих же ребятах, не прошедших госпитализацию и отсутствовавших в Белушьей, просто забыли. Ради восстановления справедливости мои матросы решили „заболеть“, тем более что индивидуальная доза облучения членов нашей группы составила от 60 до 70 бэр. Пришлось пообещать матросам, что после демонтажа они тоже поедут в отпуска. Обещание удалось выполнить не без труда. Сложности возникли в связи с тем, что испытания были завершены, и в дело включились военные чиновники, которые лучше других знают, что кому положено.

…Прошло 30 лет после аварии в штольне А–9. Большинство испытателей, попавших в 1969 году под радиоактивное облако, живут, работают, а их здоровье соответствует возрасту. Некоторые, к сожалению, ушли из жизни, но уверен, что это не связано с облучением. Многие участники испытаний в штольнях А–7 и А–9 ещё не раз, выполняя работы, подвергались облучению, принимали участие в других ядерных испытаниях, были в рядах ликвидаторов аварии на Чернобыльской АЭС. Как это часто бывает, больше всего небылиц о событиях 1969 года рассказывают люди, которых та беда не коснулась или коснулась только краем. Так бывает всегда.

14 октября 1999 г. в здании Министерства Российской Федерации по атомной энергии на Большой Ордынке я встретил Георгия Александровича Цыркова, который в свои 78 лет продолжает активно трудиться, делится уникальным опытом со своими последователями — более молодыми создателями российского ядерного оружия.

Вспомнили мы события 1969 года, о которых было рассказано выше, и даже позволили себе выпить по рюмке водки за здоровье живущих участников тех непростых испытаний, за труд испытателей, который никогда не бывает легким и безопасным.